Да святится имя твое, мама

В рамках социальной акции "Счастливая семья".

О жизни рода Францкевич, можно сказать, создана книга: Каролина Ивановна Гаврилова - автор сборника биографических повестей о своих родных и знакомых. Повестования написаны очень художественно, с тонким юмором, даже о грустном, а главное - наполнены глубоким смыслом: автор рассказывает в них о семейных ценностях, представлениях о высокодуховном облике человека... 

О роде Францкевич по книге Каролины Ивановны впору снимать фильм со множеством героев: Каролина Ивановна родилась в семье с десятью детьми, и о каждом можно слагать легенды. Делает это автор мастерски: участница социальной акции окончила факультет филологии Курганского государственного педагогического института, получила специальность «Русский язык и литературы» и всю жизнь посвятила работе учителем в школе. Имеет звание «Отличник народного просвещения», награждена грамотой Министра просвещения РСФСР. 

Зима. За окном воет вьюга. Кошка уютно свернулась на коврике у камина, ей снятся жёлтые и зелёные сны, Во сне она изредка отмахивает хвостом ласточек, которые гонялись за ней, когда она была серым, пушистым, маленьким клубочком, прячет голову от кур, пытающихся выклевать ей глаза. Вдруг она вздрагивает всем телом. Это огромный соседский пёс зашёл в калитку. Жёлтые его глаза проникли в самое сердце котёнка.  Малыш не знает, что надо делать, когда страшно. Мать его убили, и он остался трёхдневным малышом в козлятнике, где родился. Некому было научить его избегать опасности. Даже просто убежать он не умеет. Котёнок умеет только сворачиваться шариком. И когда до шарика псу оставалось сделать пять шагов, хозяин успел схватить его на руки и прижать к груди. «Не бойся, малыш, я с тобой».

«Не бойся, дочка, я с тобой» - всю жизнь я слышала слова мамы, когда мне было страшно. Ты была далеко от меня, но я всегда слышала твои слова, где бы я ни была.  Перед смертельной операцией я помчалась к тебе за тысячи километров, чтобы почерпнуть силы из колодца твоей доброты, и мы были вместе с тобой целый месяц. Нет, я не сказала тебе, что мне предстоит. Не хотелось, чтобы плеснулся ужас в твоих глазах. Я просто жила рядом с тобой, десятилетний сынок безмятежно здесь же ходил в школу, мы встречали его с тобой после уроков, поднимаясь на высокую гору, где на опушке леса и была школа. Он подбегал к нам, и одинаково радостные глаза обращал и на тебя, и на меня. Мы не спеша спускались с горы, говорили ни о чём, занимались потом чем-то обыденным, но все вместе, а это и было счастье.

Вечером мы укладывались спать, и ты обязательно заходила ко мне, укрывала своим пуховым платком и говорила: «Спи, моя кошачка» - именно так, с А и с очень твёрдым Ч. И я, пятидесятилетняя неповоротливая тётка, чувствовала себя маленькой и защищённой твоей добротой. И потом мне уже не страшно было ложиться под нож, я просто сказала себе: «Спи, моя кошачка». И безмятежно уснула, а когда проснулась, то всё было закончено и всё было хорошо.

В юности меня раздражали твои советы, зато потом, в жизни, я вспоминала их и думала: «Ах, мама, как же ты была права».

Ты всегда поступала чуть-чуть не так, как поступили бы другие, и получалось лучше, совестливее, справедливее. Помню старуху, дальнюю родственницу, утратившую разум. Она раздражала всех, изводила домашних. А ты послала со мной ей конфет. «Отнеси, а то ей никто не даст». И это стало для меня огромным уроком – надо уметь дать тому, кому уже никто не даст.

Твоё трудолюбие не знало границ. Никогда я не видела тебя спящей. Десять своих детей ты не просто родила. Ты жизни не жалела, чтобы мы не почувствовали себя ущербными оттого, что нас много. Ты умудрялась шить нам такие наряды, каких не было ни на ком. И это не мы, а нам завидовали, какие мы нарядные. У нас всегда была еда, а это немало по тем временам.

Перед Рождеством всегда много работы, и ты смертельно уставала. И всё-равно мы знали, что утром нас ждёт сюрприз. Ночью ты из бумаги, тряпочек, клея и манки наделаешь удивительных цветов, и утром в доме будет праздник.

Ты умела ткать потрясающие ковры. На них были цветы, города, и этими цветами и городами мы укрывались и не понимали, что укрываемся шедевром. Как жаль, что износили, не сберегли как память.

Иногда ты одевала своё самое лучшее платье, панбархатное, сшитое тоже твоими руками, чёрное, прозрачное,  с выбитыми по нему шёлком чёрными же атласными цветами, хромовые сапожки, заплетала косу короной – и шла в гости. Мы смотрели на тебя и понимали, что ты будешь самая красивая в гостях, и гордились тобой. Это платье у тебя было единственное, но когда я навсегда уезжала из дома, ты отдала его мне, а я затеряла на жизненных дорогах.

Как жаль, что затеряла, не сберегла как память.

Помню, что я уже работала, получала зарплату. И вот приехала к тебе, в родной дом, с зарплатой в сумке. А у вас на всю семью было всего пять рублей. Я очень хорошо помню, что именно пять рублей, на всю семью и на неделю. Но когда на другой день я уехала, то в кармане у меня оказалась эта пятёрка. Ты незаметно сунула её мне. Для тебя это было нормально – ведь из дома я ухожу, значит, мне нужнее. Мало кому из нас передалась эта твоя доброта, но кому-то передалась, и спасибо тебе за это. В твоей большой семье есть человек, который всегда даст тому, кто уходит из его дома, даже последнее. Для него, как и для тебя, нет больших и маленьких родственников. У него, как и у тебя, все чувствуют себя по- настоящему родными – и спасибо тебе за это.

Чего я больше всего на свете боюсь?

Больше всего на свете я боюсь, что когда-нибудь войду в твой дом, скажу «Мама», а мне никто не ответит. Взгляну на кресло, в котором ты всегда сидела, и не увижу тебя.

Мама, да святится имя твоё!  

Каролина Ивановна Гаврилова